Алисе – 5, Лукасу – 6.
– Лу-укас, смотри-и-и! – тихонечко шепчет маленькая девочка, лежащая на животе на траве и наблюдающая за красивой королевской бабочкой. Алисе всё равно, что её белая футболочка может запачкаться – она наблюдает за истинной красотой.
Они с Лукасом проводили в Центральном Парке большую часть лета – Лукас не хотел зря терять время перед школой, поэтому проводил время с Алисой, единственной девочкой, которую он мог терпеть не только в детском саду, но и в принципе. Не считая, конечно, мамы и бабушек.
Он аккуратно приземляется рядом – не хочет спугнуть бабочку, иначе Алиса расстроится, а ему это совершенно не нравится. Они молча наблюдают за тем, как бабочка перелетала с цветка на цветок и делала пируэты в воздухе. Через минуты две она села Андерсону на голову. Алиса хихикнула и, поднявшись, подула на бабочку, которая сразу же улетела.
– Мама говорила мне, что тем, на кого сядет бабочка, придёт удача. Поделишься? – и, как всегда, полный умиления взгляд. Как же ей откажешь?
– Обязательно, – сказал Лукас и хмыкнул. На щеках появились милые ямочки, в которые Старк-младшая, засмеявшись, сразу начала тихонько тыкать. Они ей всегда нравились.

Алисе – 9, Лукасу – 10.
– Как ты думаешь, это больно – умирать?
Алиса сидела у себя на кровати, замёрзшая и завёрнутая в большую кофту своего отца как в кокон, разве что торчали только лицо, стопы и ладони, держащие чашку чая с ромашкой. Миссис Андерсон согласилась приглядеть за детьми, пока Старк и Андерсон старшие были на опознании. Лукас, достаточно умный для своего возраста, знал, что его мать сейчас на кухне готовила им ужин и плакала – Энн была её лучшей подругой чуть ли не с пелёнок. Лукас не мог оставить сейчас Али одну, не мог сделать так, чтобы и она плакала – тогда точно быть беде, её уже не успокоишь.
– Я не знаю, может, нет, а, может, и да. В любом случае мы с тобой это вряд ли узнаем и останемся после этого в живых, – глотнул немного чая Андерсон-младший. В этот вечер их семьи были объединены ещё сильнее, чем раньше – Лукас не хотел теперь выпускать Алису из виду ни на минуту – мало ли что она может сотворить.

Алисе – 17, Лукасу – 18.
– Ста-а-арк, ну давай побыстрее, чёрт возьми! Я не хочу из-за тебя опоздать на свой выпускной вечер. Вот если опоздаем, на твой с тобой я не пойду, – крикнул Алисе из своей машины Андерсон. Захлопнулась дверь дома, и Алиса, в нежноголубом платье (шляпка в набор не входит), засеменила к машине.
– Вот почему ты такой высокий, а? Я ради тебя каблуки надела, а ты, какашка эдакая, этого не ценишь, – и высунула язык, на что Лукас только засмеялся и, заведя мотор, рванул к школе. В последнее время он полюбил скорость.
– Эй, Андерсон, сбавь газу, или хочешь закончить, как моя мама? – и он мигом сбавил – не хотел зря держать Старк в напряжении. Проронив кривоватое «прости», Лукас спокойно и без лишних слов ехал дальше. До школы они доехали в полном молчании, но там, от звуков весёлой музыки, Алисе сразу стало весело.
– Пойдём, ну же! – крикнула она Лукасу, выйдя из машины, пока он сидел внутри. Он в кой-то веки понял, что, видимо, судьба вообще сволочь и тварь, раз он влюбился в подругу своего детства, которая вряд ли бы стала с ним встречаться – а нечего было быть для неё скорее братом, нежели чем другом, в трудной ситуации.

Алисе – 19, Лукасу – 20.
Дождь бьёт по крыше, и даже на самом нижнем этаже его слышно. Лукас боялся, впервые в жизни боялся открыть свои чувства девушке! Ну вы только представьте! Конечно, откуда же знать, что будет с девушкой, которую с пелёнок знаешь?
– Лукас, что случилось? – Алиса испуганно смотрела на парня, пока он, безмолвный, пытался хотя бы что-то из себя выдавить.
– Алиса... В прочем, что скакать вокруг да около? Я люблю тебя! – парень притягивает к себе подругу и целует, надеясь, что она ответит взаимностью. Так и получилось. Тем, кто умеет ждать, всегда достаётся то, что они заслуживают.

Алисе – 22, Лукасу – 23.
Только прозревший Лукас оглядывался по сторонам – палату ему явно выделили очень даже хорошую. Мать, которой сразу же сообщили о том, что её сын мог видеть, не дала сыну свыкнуться с тем, что к нему вернулось зрение, и начала задавать ненужные вопросы, от которых парень сразу же начал отмахиваться и на которые начал слегка отвечать. Естественно, а что же ещё сказать родной матери? «Хей, мам, я тут состою в криминальных кругах, принимаю наркотики, из-за которых и потерял ненадолго зрение, и незаконно гоняю?» Ну уж нет, не дай Бог, спасибо, и без этого обойдёмся!
А вот от Алисы ничего не утаишь. Ей он рассказал всё, из-за чего она теперь была в опасности. Но он знал, что она никому не скажет – не настолько же глупая.
– Алиса...
– Что?
– Ты выйдешь за меня?
Конечно, ни цветов, ни шаров, даже кольца нет, но она всё равно согласилась. Она давно ждала это.

Конечно, как всегда, мистер «обворожительная улыбка и хитрые глаза» не имел ни малейшего понятия о том, где яичница, и я, закатив глаза, промолчала и начала перебирать вещи в шкафу, управляемая Андерсоном. Что же, видимо, его собственная идея выбрать мне наряд с треском провалилась. Я хоть и люблю это платье, но, увы и ах для вечно озабоченного Лукаса, на улице было достаточно прохладно для такого платья. Да и ходи я в нём по улице, меня бы сочли за девушку лёгкого поведения, а отсутствие жёлтого билета в США, увы, норма, даже в России их вроде как уже давненько нет, и об этом Андерсону я ещё давно сказала, о чём сейчас и напомнила. Конечно, он у нас с шикарной фантазией до сексуальных утех, но, pardonnez moi, на людях я такого никогда не допущу, а дома – пожалуйста, сколько угодно. А вот свитер с оленями... Так и хотелось послать его на три весёлых буковки и свалить куда подальше, но поворот событий после этого меня не прельщал от слова вообще. Поэтому я, фыркнув, достала тот самый комплект из дальнего угла шкафа и любимую белую кофточку и, уже в шутку фыркнув на Лукаса, кинула в него только что снятой футболкой, начала переодеваться. Действительно, что он у меня не видел?

Я всегда любила наблюдать за Лукасом: за тем, как он одевается; за тем, как он осмотрительно смотрит по сторонам, когда мы идём гулять; за тем, как он смеётся, когда у него на носу появляются милые такие морщинки. Может, да, я опять вернулась во второй курс, когда была по уши влюблена в Андерсона, но всё же. Сейчас же, да, я действительно уверена, что люблю его – со всеми его вечными закидонами, ночами вне дома, катаниями на огромных скоростях и непонятной работой. Может, конечно, ради такой любви и стоит кататься вместе с ним (и не только кататься), но всё таки каждый раз меня хотя бы немного бросает в дрожь от того, что мы опять помчимся чёрт знает куда. Хорошо ещё, что у него не летающий Делореан, так бы улетели в какой-нибудь 2044, и всё, и тут уже и правда будут не только Делореаны на крыльях, но и всякие там Вольксвагены и БМВ-хи. А, что, вдруг и правда? Не уверена я как-то, что к октябрю следующего года на земле уже появятся летающие машины.
Мотор, рёв газа и, как в детских стартах – на старт, внимание, марш! В солидарности со мной Лукас  никогда не газует слишком резко – всё ещё волнуется о моём психическом состоянии, ути-пути, как это мило! Конечно, я не беременна (и слава Богу, спасибо, меня и без этого тошнит что пить дать), но в любом случае, этот мистер «улыбка-от-которой-у-Фабиан-летит-голова» заботится обо мне что пить дать.
– Ита-а-ак, мистер президент, – намеренно растягиваю гласные, дабы его позлить, – куда мы сегодня едем? Надеюсь, не в Финикс! – и плевать, что он в противоположном конце страны! – А поехали в Орландо? Ну пожа-а-а-алуйста! – и щенячьи глазки в стиле Кота в сапогах из Шрека. Да, мне двадцать один. Да, я до сих пор преданный поттероман. Да, из меня эту дурь не выбить. Да, я хочу себе наконец хаффпаффский и слизеринский шарфики. Нет, я не успокоюсь. #поравзрослеть #спасите

Time after time I walk the fine line,
But something keeps bringing me back.
Time after time I'm going in blind,
I don't know which way I need to go...

Мне не больно – я давно научилась подавлять в себе чувство физической боли, а потому смотрю на стекающую вниз по пальцам струйку алой крови с абсолютно каменным выражением лица. Мне не страшно – человек, который не боится смерти, по факту не может ничего бояться, а потому я монотонно болтаю ногами, сидя на холодной, влажной скамейке в темном и пустынном парке, куда мамы не пускают ночью своих хороших дочурок. И меня абсолютно не тянет блевать от количества уже выпитого спиртного в каком-то накуренном помещении, именуемым моими сомнительными "друзьями" не то берлогой не то пещерой, а ведь я еще уверенно сжимаю в руках неудачно открытую бутылку виски, за которую "случайно забыла" расплатиться на кассе. Наконец-то до разума доходит, что потеря крови явно не входила в мои планы и пораненный палец мигом отправляется в рот, заставляя ощутить солоноватый привкус. После щедро поливаю руку дорогим спиртным и делаю большой жадный глоток, который обычно вызывает у приличных девочек долгий приступ кашля и моментально наморщенный носик, а мои бесцветные глаза устремляются в темноту, совершенно не для того, чтобы разглядеть там чьи-то проходящие мимо фигуры, скорее чтобы ничего не видеть, отключиться.
Вот уже почти неделю я все также продолжаю игнорировать СМС на телефоне, давно перестала проверять голосовые сообщения, боясь услышать приказной тон Билли или еще кого-то из моих немногочисленных настоящих друзей, переживающих из-за своей горе-подруги. Никогда не смогу понять их. Зачем общаться с девушкой, которая скорее рано, чем поздно сама загонит себя в могилу, уже окончательно ставя крест на своей жизни, в очередной раз сознательно отказываясь от нормального будущего. Я пропащая душа, которой давно не помогают психологи и психиатры, которая отправила в долгий неоплачиваемый отпуск свою собственную совесть, которая скорее убежит в очередную сомнительную компанию, чтобы поддаться всем существующим соблазнам, чем признает то, что ей действительно нужна помощь, что ситуация давно вышла из-под контроля и дальше ее ожидает окончательное саморазрушений и, возможно, летальный передоз. Кому вообще нужны такие сомнительные друзья, не способные разделить чужое счастье, уповаясь в собственном надуманном горе? Чертовски плохо быть метеозависимым и реагировать на перемены погоды, особенно если ты живешь где-то Великобритании, но еще хуже быть подверженной беспочвенным депрессиям и частым сменам настроения, страдать от излишней эмоциональности. Точно не помню, какой диагноз мне поставили в крутой частной психиатрической клинике, куда меня заперла мать после смерти Дилана, но явно был обеспокоен, а моя суровая, всегда с надменным и самоуверенным лицом мать даже пустила скупую слезу. Вот же стерва. Вспомнила на свою голову! Делаю очередной глубокий глоток, когда за спиной отчетливо слышу приближающиеся шаги, которые вызвали бы испуг абсолютно у любого, опять же, нормального человек, мною же движет интерес и сугубо безусловные рефлексы, заставляющие повернуться на источник шума.
- Ты? – зачем-то переспрашиваю абсолютно безразличным голосом и отворачиваюсь обратно к своей спутнице – бутылке. Меня практически не заботит мой внешний вид и тот факт, что в комнате общежития я не появлялась уже второй день, не желая встречаться с соседкой или кем-то из знакомых в коридоре Брайтерс.
- Руки убери, - раздраженно приказываю Джойсу и, не дожидаясь реакции, тут же сама избавляюсь от его холодного прикосновения на моей шее. Казалось бы, на улице уже давно нелетная погода, а впервые по-настоящему пробрало именно от этого прикосновения. – Только давай без нравоучений, бессмысленных наставлений и прочей абсолютно ненужной мне хрени. Это бесит. Чертовски бесит, - еще один глоток, который не спасает мой хорошенько проспиртованный организм, мне нужно что-то другое, что-то более действенное, одурманивающее. – Курить есть? – мысленно корю себя за то, что не цапнула с витрины еще и пачку сигарет. Я никогда тесно не общалась с этим светловолосым парнем, всегда считала его угрюмым и необщительным, встречаясь с ним ранее в свои лучшие периоды. Сейчас же я даже не могу понять рада ли я видеть кого-то знакомого, или же нам стоит поскорее распрощаться? – Если нет – можешь пройти дальше к пункту назначения. Потому что если ночной пустынный парк – это твое обычное место для прогулок, то ты станешь на пару пунктов страннее, чем я тебя себе представляла, - еще глоток. Да что ж за хрень я утащила из круглосуточного?

- Что смотришь? Поехали. Гони с такой скоростью, чтобы у меня было чувство, что я сел в первую кабинку американских горок, - не успевая удобно примостить свою задницу на переднем сидении и громко хлопнуть дверью желтой машины с шашечками, а уже ору как оглашенный на очень во время возникшего за полночь на Мэддисон таксиста.
Высовываюсь из окна и, дрожащими руками уронив сигарету, впервые оглядываюсь назад, чтобы в последний раз оценить испуганным взглядом светящийся всеми окнами и до сих пор сотрясающийся от громкой веселой музыки дом пять минут как мертвого Уоккера-младшего (его родители в первые за последний год убрались в Нью-Йорк и еще не знают о гибели сына, и я точно не тот кто преподнесет им эту новость). Дорога к его дому (которую отлично помнила вся, опять же покойная расстрелянная обдолбавшимся парнем, элита нашей школы в Хьюстоне) утопала в крови тех, с кем я когда-то учился, играл в монополию нарисованную на куске ватмана, списывал контрольную, танцевал и целовался на выпускном балу.
Опустив стекло, проглотив в горле ком и вжимаясь в кресло, я твердо знал, сюда я больше никогда не вернусь. Я не прошу таксиста остановиться, даже когда замечаю, как следом за мной на улицу выбегает, живая как и я после перестрелки, девушка на высоких каблуках с завитыми волосами, которые еще недавно перебирали мои пальцы и откидывали их с лица, чтобы в следующий миг прижаться к ее губам губами, встретиться языками, целовать ее губы, шею, шептать на ухо как сильно я ее люблю, называть моей девочкой. Она выкидывает руку. Мы уносимся прочь.
Мне очень страшно, когда я слышу вой мигалок и вижу мчащиеся на встречу полицейские жестянки, комбайны скорой помощи. Когда на дисплее моего мобильника появляется "отец Медеи Лайтман", которому обещал доставить ее к одиннадцати домой, мне кажется я тихо плачу от бессилия. Минут через пятнадцать, наблюдая из окон как мелькают чувственные силуэты пальм и звучит довольно циничная композиция U2, я засыпаю.
Я пару раз сбрасывал ее номер, сидя на столешнице, покачивая ногами и подцепив кожуру уже на пятом грейпфруте, кожура находила место в квадратной тарелке, а дольки в помойке, в моем доме остались всего лишь два грейпфрута и несколько ее шмоток и вещей. Ноутбук, платья, пара браслетов, косметики, заколок в волосы и кокаин. Поэтому не удивляюсь, когда прислуга сообщает мне о ее визите. Она приходит с огромной сумкой и неаккуратно закидывает туда вещи, лифчики, трусики, громко хлопает дверями шкафов, присев (наблюдаю за ее вывалившейся из джинсов задницей) выдвижного ящика стола, бежит в ванную, роняет мой гель для душа, специально сшибает на пол лак для волос, роняет зубную щетку с электрическим беспроводным дисплеем. Зачем-то пытается поймать. Эй. Э-э-э-эй!
- Ты можешь убиваться горем потише и поосторожнее? Вандалка, - вместо, как минимум тридцати вариантов развития разговора, которым посвятил несколько бессонных ночей, прибегаю к пьяному экспромту, надменной улыбке конченного перебравшего негодяя и расслабленной позе, облокатившись о дверной косяк.
Когда она заканчивает со сборкой вещей в душевой, и, выходя, оказывается рядом со мной, лицом к лицу (парой шагов я преграждаю ей путь, заглядывая в сердитые темные глаза), я трясу пакетиком с коксом перед ее лицом и сладким голосом чуть ли не напеваю:
- Я знаю зачем ты пришла, - а потом, предугадывая, что она схватит пакетик, резко убираю его за спину. Но она даже не думает к нему тянуться. Ощущая толчок в грудь и покачнувшись, с недовольной гримассой слежу за тем, как она уходит, не хило впечатавшись спиной в косяк двери. Она не взяла качественный кокс от прошлого диллера, который, жаль, что недавно погиб, как и многие наши одноклассники. Такой кокаин один на миллион.
Я закатываю глаза, пожимаю плечами и высыпаю порошок настеклянный стол.
Не знаю как я смог выбраться из той грязи. Я прогуливался в белых кроссовках по чистым улицам, и лишь внутри оставалась какая-то гниль. Но солнечный Лос Анджелес после дождливого Хьюстона заставил меня взглянуть на мир под другим углом и действовал на меня терапевтически. Интрига с женой генерального директора - когда мы целовались в зале, а сверху на балконе, оперевшись о балюстраду стоял ее муж и оглядывал гостей, в упор не замечая, как мои руки оказались на заднице его жены - словно героин шприцом, иглой вкачивала в меня новую жизнь, от которой сносило крышу. Кокаин так и остался на столе в Хьюстоне, мои руки дрожали, когда я выехал в Калифорнию на машине Микаэлы, оставив на кокоиновой дорожке записку "не скучай". Господи, меня даже не грызла совесть, что моя распиздяйка сестра, пару раз сбегавшая из дома и пытавшаяся бросить школу, сделала с теми дорожками.
Нет, я не пересмотрел свою жизнь, не стал праведником, не пожертвовал сумму переведенную мне отцом на шмотки - бездомным собачкам, я все тот же, я продолжаю играть в баскетбол, я унижаю слабых, издеваюсь над Риа, заставляя ее работать на себя. Я живу одним днем. И подглядывание в замочную скважину будь то будущего или прошлого вызывает приступы боли, беспокойства. Внутри все ноет, переворачивается. Именно поэтому наша первая встреча с Медеей закончилась тем, что я так и не признался, что помню ее, помню школу, помню наши совместные вечеринки, первую ночь, ее друзей, наших общих друзей, любимый парк, что она любила брать в столовке. Помню тот вечер.
Но все-таки что-то изменилось.
Она идет в университет, прижав к груди какие-то книжки, умело виляя подтянутой аккуратной задницей, я равняюсь с ней на машине и опускаю стекло, убираю темные очки авиаторы с глаз:
- Если все еще актуально... Я вспомнил Фрэнка, - при нашей последней с ней встречи она что-то о нем говорила. Не знаю, что произошло за эту неделю, синоптики не обещали потепления: излечилась болезнь альцгеймера или светлые воспоминания сумели вытеснить снобизм, которым так гордился? - Он разбил детскую свинью-копилку и купил порше. - я улыбаюсь, опровергая слухи, что с прошлым Краузе прощаются так же легко как с листками отрывного календаря "Conaco Phillips". Но ей ли это не знать?
- Хочешь подвезу? Прости меня. Конечно я не мог забыть прошлое, - качаю головой и выдыхаю много воздуха, которого хватило бы, чтобы объясниться, о многом рассказать или расспросить, но вместо этого нами опять произносятся кучи бессмысленных шуток, упреков, ненужных метафор, - хотя бы потому что если днем я могу от него убежать на быстрых машинах и яхтах, то ночью оно застает меня в расплох.
Машина стоит у светофора, во всю флуоресцирующего зеленым, мигает фарами. Нам совершенно плевать на образовавшуюся по нашей вине пробку. Сегодня мы плохие, и нарушаем правила.
Когда пальцы Медеи забираются в мои волосы, я неохотно отрываюсь от ее влажных, чуть дрожащих губ, приятно пахнущей ее телом шеи, мягких волос, зачем-то заглядываю в глаза и из каких-то своих соображений шепетом признаюсь что много воды утекло, у меня есть девушка (напрочь забывая о том, что над ней Лайтман посмеивалась еще неделю назад), а она говорит бесстрастное "ага". Мы несколько секунд молчим, обдумываем сказанное, глядя друг на друга, после чего одновременно начинаем смеяться, и вновь как звери движимые лишь инстиктами набрасываемся друг на друга в жадном поцелуе, оставляя позади много нерешенных вопросов, поддавшись соблазну, похоти. Мои руки забираются под ее кофту, исследуют тело, ее большую грудь, через материал покалывающего ладони лифчика, под пристальным взглядом икон святых, с невеселыми, недвижимыми лицами, которые оберегали меня от опасностей на дороге. Но сегодня не уберегли.
Сбивчивое дыхание, приглушенный смех, тихие стоны, вздохи то и дело срывающиеся с губ, практически бесшумная возня. Эта страсть, азарт, мысль о том, что мы нарушаем правила, изменяя своим половинкам или своим принципам помогает мне без проблем рассправиться с застежкой лифчика. Мы преступники, и смакуем каждой секундой сомнительной свободы, каждым преступным прикосновением.
Я впервые за последние месяцы изнемогаю от желания, хочу овладеть ей как можно быстрее, чувствую головокружение, аккуратно провожу  рукой по ее нежному плечу, спуская с него довольно свободную кофточку. Касаюсь влажными губами ее плеча, поднимаясь выше, оставляю дорожки на шее, нахожу совсем небольшую, еле заметную родинку и снова начинаю смеяться.
- Медея. Как же я скучал.
Она тянется к музыке, но я не отпускаю ее от себя и мы снова оказываемся в объятиях, неаккуратным движением локтя, она смахивает одного из святых под ноги. Я хочу возмутиться, но она затыкает меня поцелуем, я помогаю ей освободиться от кофты, стаскивая через голову.
Звонит телефон, я мысленно считаю до пяти, ох уж этот handsfree, четыре-пять, и включается громкая связь:
- Уоррен?
- Маааам.
- Нам надо поговорить.
- Надеюсь, что отца наконец посадили в тюрьму, - я издаю стон, вспоминая как год назад нашей семье заморозили счета, а нам с Микаэлой приходилось скрываться в Финиксе, тяжелые времена, - Иначе я не прощу тебе этот звонок.
- Это правда, что некий Пит Рочестер - твой бойфренд?!
- Ма-а-ам, я тебя умоляю, - я делаю сконфуженное лицо, глядя на Медею и начинаю смеяться, кажется, ей тоже смешно, - Кто может терпеть Пита? Сама подумай. Если кто-то и пишет о нем в интернете что-то хорошее - я бы насторожился, возможно это и есть сам Пит.
- Роман с взрослой женщиной? С учительницей?
- Нууу, подстилку декана едва ли можно назвать учительницей, в том смысле, какой ты в это слово вкладываешь...
- И никакого ребенка у тебя тоже нет? - облегченно вздохнула мать.
- Ну, в каком-то из смыслов его действительно у меня нет... - недовольно отвечаю я, и скидываю звонок, не давая матери как-либо отреагировать. Но прежде бросаю ей:
- Я с Медеей.
Последнее, что я слышу:
- Что? Постой!!! - похоже, эта новость испугала ее больше, чем все предыдущие.
Я озадаченно смотрю на Медею, готовый рассмеяться и кинуть что-нибудь язвительное в сторону своей матери, но ее безразличие к тому, что только что сказала мне мама, немного пугает меня.
И я понимаю, мы совершенно не знаем друг друга.
Я тянусь за иконой и ставлю ее на место. Тяжело вздохнув, усмехнувшись, шепчу ей на ухо:
- Ну... А чем ты занималась все это время? Зачем ты приехала?

Помнится, начинался самый лучший месяц в году. Если вы сейчас подумали о предрождественской суматохе, то смело можете отбрасывать подобные предположения. Ничто человеческое нам не чуждо, а вот христианское вызывает одну лишь головную боль. И чем только Иисус заслужил непрерывное празднование своего дня рождения в течении двух тысяч лет?! Вряд ли посредственным ораторским искусством. Видимо, чем меньше люди понимают, о чем ты говоришь, тем больше шансов у тебя после смерти получить звание святого. Самый знаменитый еврей, предавший свою религию, чтобы создать свою собственную. Эгоизм следует признать восьмым смертным грехом.
По лбу Рика пробежал недовольный изгиб, рот изогнулся в кривой усмешке. Повезло же родиться в один день с сумасшедшим, снискавшим глобальную славу всего за пару лет странствий! Впрочем, Рик всегда утверждал, что это Иисусу крупно повезло. Следующие две тысячи лет будет на устах простых смертных будет гореть другое имя. Дилейнизм (не путать с дебилизмом!) вскоре охватит всю планету, как пить дать.
С минуту Эрик стоял возле лифта, задумавшись о предстоящем празднике в честь себя же, который необходимо было организовать с сопутствующим размахом. Главной фишкой торжества должен (просто обязан, куда же он денется) был стать его старший брат. У того куда лучше удавались пьяные посиделки с толпой непонятных и неизвестных людей. Эрику же обычно хотелось придушить каждого приглашенного, который говорил какую-нибудь глупость или выглядел неподобающе его обществу. А вот Коннор отлично умел отшучиваться от любого дебила (вот и нашлось подходящее применение слову).
Собственно, именно из-за Коннора Эрик сейчас (в 9 утра по местному времени) толкнул дверь квартиры, в которой с некоторых пор проживал его старший зануда-брат. Последнего, как известно, он не видел довольно долго, что не мешало Эрику чувствовать себя в его квартире как у себя дома. Все, что принадлежит Кенни, должно быть и у Рика. Если вещь стоящая, впрочем. А квартирка у Дилэйни старшего оказалась довольно неплохой. Эрик одобрительно покивал головой и выкрикнул в подъезд, высунув голову на лестничную площадку:
- Поживее, придурки, я что тут, умереть должен, пока вы соизволите начать работать?! - удовлетворенно поджав губы, Эрик вернулся в квартиру, уперев руки в бока. - И кто вообще нанимает таких идиотов на работу? Неужели так сложно пошевелить руками и поднять этот чертов рояль наконец-таки, если уж бог не наградил своих рабов мозгами?! Здесь же кроме физической силы вообще ничего не требуется, - бормотал Эрик, оглядывая открывшийся ему вид на квартиру. Вот уж братец обрадуется, когда увидит дома младшего по очереди, но не по значению!
- Шевелитесь, ослы, осталось всего два этажа! - голос у Эрика был что надо, когда это касалось громкости. Мама говорила, что из него вышел бы самый лучший на свете оперный певец и даже одно время мечтала сдать и младшего сына в музыкальную школу. Но как только Эрик узнал, какие жалкие гроши зарабатывают певцы... Насилу успокоили всей семьей. Кричал так, как будто его в рабство продают на 12 лет, а не в музыкальную школу. Никому так и не удалось разбудить в мальчике любовь к пению, которое он и поныне считал абсолютно бесполезным занятием.
Так зачем же студенту-первокурснику рояль, если играть на нем он не умеет? И более того, не любит звучание клавишных инструментов. Зачем волочить его в квартиру брата? Откуда у него ключи от той самой квартиры? Господи (какая сладость упоминать имя господне всуе!), да у вас слишком много вопросов, дорогие читатели, чтобы ответить на них зараз. Самое вкусное всегда подают на десерт.